vissi d'arte, vissi d'amore

Выставка была такова: изображается выставочный зал какого-то уездного музейчика советской перефирии.  Везде бархат и позолота.  На стенах висят огромные полотна, долженствующие изображать шедевры соцреализма.  Таблички на стенах соответствующие, типа "Знатные доярки колхоза "Дружба Народов", или "Герои-сталевары принимают трудовую вахту славы".  По-английски, однако, это вовсе не смешно, а как-то чудовищно тяжеловесно и глупо.  Кроме того, картины похожи на шедевры соцреализма только своими мощными золотыми рамами.  Наш Сундуков-то нет, увы.  Настоящих шедевров, даже пародийных, создать не смог.  А "происшествие" заключается в том, что в провинциальном музее протек потолок.  Поэтому весь выставочный зал уставлен тазами и ведрами, по потолку протянуты полиэтиленовые простыни, и с них мерно в ведра и тазы капает вода.  Оказывается, вода капает не абы как, а по нотам написаным специально для всего этого очковтирательства события каким-то супер модернистким композитором.

В общем, и в выставочном зале Сундукова не было, и найти его стало просто делом чести.  Однако,  точно как при советской власти, в какую-бы дверь мы с подругой не тыкались, нам всюду говорили "вход воспрещен", "не велено пускать", и пр.  И мы уже отчаялись почти, как вдруг, буквально у выхода наткнулись на одного знакомого.  Знакомый имел два достоинства: 1). Председатель Совета Опекунов Музея; 2). бабник.  За малую мзду пары поцелуев в щечки, он нам сказал: "Сундуков находится в кабинете директора музея, вторая дверь направо на первом этаже.  Скажите страже, что вы туда идете по лично моему распоряжению."

Вот она - волшебная сила искусства, советская власть на время переселилась в Страну Победившего Капитализма.  Не успевали мы произнести имя Знакомого, как все двери магически отворялись, и всюду, где только что говорили "вход воспрещен", вдруг стали услужливо улыбаться и чуть ли не кланяться.

Наконец мы в огромном кабинете директора, где стоит холодная стальная мебель, огромный мраморный стол, на стенах какие-то анатомические фотографии - сильно напоминает морг, да-с.  Сундукова там нет.  Там никого нет, что за мистика!  Вдруг из какого-то угла появляется фигура одного из кураторов; нервно вздрагивая он нам говорит, что Сундуков здесь за шваброй, он нас проведет.  Оказывается в кабинете есть еще какой-то потайной отсек, и туда мы идем. Гуськом, потому что надо почему-то протискиваться мимо агромадного сейфа. Подруга мне шепчет, "Как ты думаешь, в бункер к Гитлеру легче было попасть?"

За сейфом - крошечная коморка, а там такая картина.  Стол, на столе- стопка каталогов к выставке.  Сундуков подписывает каталоги, которые благоговейно берет директор музея.  Каталоги Сундукову подает настоящая Мадам Сундукова, причем очевидно, что она их в уме считает, чтобы ни один не прикарманили.  Знаем эту музейную шастию!  За Сундучихой стоит как жирный вопросительный знак их нью-йоркский галерист, назовем его Рон Гольдман.  Вся эта компания дико недовольна, что мы их застигли за таинством и в непосредственной близости от сейфа, на их лицах кривые улыбки, и они ждут не дождутся, чтобы мы проваливали, да побыстрее.  Ну после быстрых здрасьте - очень приятно, я вытаскиваю свою книжечку.  Сундуков берет ее в руки и спрашивает театрально так:
-"Боже мой, где Вы это взяли".
- "Эта книжка у меня с детства, мне родители купили".
Сундуков вдруг голосом, каким обычно говорят с детьми, спрашивает "Мама и папа? Вся семья вам купила?"
Я переворачиваю книжечку и показываю ему, что там написано "Цена 18 коп."
"Да нет", говорю, "на 18 копеек мама и сама могла раскошелиться, не надо было всю семью призывать".

В это время от стены отделяется Рон Гольдман.  "Вы позволите?" и начинает рассматривать мою книжечку, при этом причитая.  "Я слышал об этом периоде в жизни нашего дорогого художника. Очень был несчастный, тяжелый период в его творческой жизни. Подневольный период".  (да уж, куда хуже, злобно думаю я.  Работа - на три недели, гонорар огромный, с поэтом ты - друг.  Получил свои тысячи в издательстве, поехал в Пицунду с другом-поэтом, там на пляже придумываешь свои пародийные шедевры, а он пишет свои анти-советские стишата.  Ужасный, несчастный период!).  Но вслух я скорбным голосом говорю, "Да, ужасный период", а сама подмигиваю Сундукову: мол, пусть аборигены пребывают в блаженной вере.  Сундуков тут же стер с лица умильно-страдальческое выражение, взял со стола авторучку, деловито спросил по-русски  как меня зовут, быстро накатал "Фионочке - на память", и протянул руку для прощания.

И так окончилось происшествие в музее. Книга где-то в недрах моих полок, черт знает, найду ли ее когда. Сундуков стал еще более знатным.  Сундучиха теперь везде числится как соавтор.  Галерист Гольдман процветал невороятно, и надеюсь отложил на черный день, то есть  - на сейчас.  А поэт, чью книжечку украсил своими иллюстрациями Господин Художник, умер в Москве от пьянки лет 10 назад.

Городок Таос в Новой Мексике овеян славой: вид на Скалистые Горы, на ущелья, на безграничные просторы.  Недаром там жило столько легендарных художников, во главе с Джорджией О'Киф. Буквально на каждом углу там дом-музей; куда не кинешь взгляд - повсюду виды, знакомые по великим картинам.

Но есть там одна коллекция, которую так просто не увидишь.  Это коллекция в свое время очень нашумевших эротических картин кисти писателя D.H. Lawrence (Шишков, прости!).  И вот как она туда попала.

В 1917 году в Таос приехала богатая наследница и патронесса искусств Мабель Додж.  Эта Мабель была и сама дама с нашумевшей репутацией, и не зря.

 Дочь банкира из города Буффало, Мабель (урожденная Гансон) воспитывалась в лучших школах для благородных девиц, и ее готовили в жены какому-нибудь подходящему богатoму и знатному жениху.  Жених сыскался и действительно богатый, наследник параходного магната, но папаше Мабель он не нравился, и молодые обвенчались тайком. Maбель был 21 год. 

Служитель отеля, который нас привел, нажал на какую то кнопку, занавеска с шорохом раздвинулась, и картины были перед нами.

Картины оказались и впрямь позорными: написаны ужасно, прямо скажем, беспомощно, смесь самодеятельности и китча.  Насчет эротики, так в любом музее в Лондоне целые залы Тицианов или Буше (про Фрагонара и не говорю), где эротизм куда похлеще будет, но полицию никто не вызывает.  Думаю, что репутация Лоуренса, а не сами картины так возмутили общественное мнение. Некоторые картины были вроде как иллюстрации к Леди Чаттерлей: какой-то мужлан лапает нежную белорозовую дамочку.


 С другой стороны, дамочка была несколько похожа не жену Лоуренса, а мужлан имел нечто общее с самим Лоуренсом, и наверное, их образы в таком непотребном виде щекотали нервы публики.   Хотя, сейчас все это кажется смешным, в свое время, конечно, его картины, как и его литературные произведения, несли в себе миссию "пощечины общественному вкусу".  В конце мы решили, что хорошо все -таки, что Лоуренс решил продолжать свою карьеру писателя, а живопись забросил напрочь.   

A вот весь процесс, когда мы сунули по трешке у стойки отеля, а потом была порнуха за занавеской нас очень рассмешил, ну, вроде как самое дешевое peep show на старом Таймс Сквер.